Предыдущая   На главную   Содержание   Следующая     ИОНОВ ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ Родился 2 июня 1935 года в Красноярском крае, между Красноярском и анском в семье путиловского рабочего, направленного в числе прочих 25-тысячников на подъем сельского хозяйства (в зерносовхоз, расположенный в районе небольшой станции Солянка). Мать Владимира Николаевича – работала шофером в том же зерносовхозе. Закончив среднюю школу в 1953 году, уехал в Москву и в этом же году поступил на филологический факультет М Г У. Стихи начал писать с 1945 года. В Университете занимался в литературном семинаре Турбина Владимира Николаевича, которого считает своим учителем. Печатался эпизодически в Литературной газете, Литературной России и некоторых других изданиях. Практически на сто процентов работал на ящик письменного стола по соображениям личного характера. После окончания МГУ работал инструктором в Красноярском крайкоме комсомола, затем на Красноярской студии телевидения в качестве ответственного редактора редакции «Промышленное и политическое вещание» Участвовал в создании большого количества документальных фильмов о Красноярском крае. В 1961 году вернулся в Москву, где живет по настоящее время. Работал редактором в издательствах «Высшая школа», «Патриот» и «Граница». В настоящее время – ведущий редактор издательства «Граница». В 2003 году подготовил итоговый сборник стихов за полвека творчества – «От распутья к распятью». САМОРАЗРУШИТЕЛЬ Я, созидатель-исполин, я, полумира властелин, восславил труд и дисциплину. В гранит преображая глину, построил тысячу дворцов для храбрецов и мудрецов. Но снес я Храм Святому Сыну, и сатанинский сплин, как клин, войдет мне в спину, в тело, в душу, и все, что сделал, я разрушу. ПИГМЕИ Где-то, где-то в дальних водах, где-то в синих водах Кана, меж порогов и на бродах плещут рыбы-великаны. А тропой замшелой, росной, в плечи втягивая шеи, чтоб казаться низкорослей, приближаются пигмеи. Великаны, не плещите! - вам скрываться глубже надо! Великаны беззащитны, а пигмеи беспощадны. Вот он, вот он, с желтой прядью, с бурой кожею надбровья, подползает тихо сзади, чтоб окрасить воду кровью. Зелены глаза, как льдины, и безжалостны, и строги. В голубые ваши спины мягко врежутся остроги. Покраснели воды Кана от верховья до низовья. Не согреют великаны Воду кровью. СУЛАМИФЬ (Гранатовый сонет) Он целомудрию весталок противостал, библейский миф, когда во сне я спал устало под сенью иорданских ив. В огнем пронизанных кристаллах себя зеркально изломив, передо мною ты предстала, мечта, ребенок, Суламифь. О, роза черная Сарона, ты ложе брачное готовь - любовной страстью покоренный, к тебе придет любимый вновь. Как трубный зов Армагедонна, как смерть, сильна твоя любов *** Так что же спрятал, что же скрыл я? Какой Ангкор и Танаис? Откинув руки, словно крылья, я молчаливо несся вниз. Бросают тень хрусталь и лед. Я тоже наделен был тенью, но от нее ушел в паденье. В центростремительный полет. Тень, отделившись от меня, существовать не перестала, и плоская, как простыня, свои объятья распластала. ...Изломанные руки-крылья поднял молчащий Алконост. Так что же спрятал, что же скрыл я? Он знает. Он меня вознес. ПЕРВАЯ ПОПЫТКА УХОДА Скончался год. Он был неизлечим. Он съеден заживо болезнью високосной. А вместе с ним, как крепость из лучин, под натиском предательства и козней пал я. Но утрамбован шар земной так плотно, что уйти в него - проблема. И умудренный, словно робот Лема, я встал и притворился, что со мной всего лишь легкий приступ паранойи. Земля не приняла, так я приму земное. *** Глянь: гарцует на картонке, на коробке шоколада пара крохотных лошадок: гривы в лентах, ножки тонки, лакированы копытца, шеи выгнуты капризно. Эх! В кибитку прыгнуть, свистнуть! и забыться! и забыться... 1964 БАБОЧКА Она летела. Голова кружилась так упоительно, так сладко, так чуть слышно, и крылышково кружево прожилок перекликалось с отцветавшей вишней! И ветром сорванные лепестки так мило-безобидны, так воздушны... И никогда, ей не узнать тоски промозглых сумерек и ночи вьюжно *** В городе ломают тротуары - деревянные тротуары в деревянном городе. Под их истлевшим настилом находят обрывки указов и дамские шпильки, и даже монеты с орлами о двух головах: трупная прозелень скрыла короны, и клювы, и когти. Но зато трава, которой там больше всего, совсем не зеленого цвета. Видишь, ломают тротуары - доски трещат, как ребра. Совсем как ребра. Их ломают, чтобы проникнуть в душу старого города. Возле сонной артерии сточных канав можно найти реликвии очень интересных воспоминаний: два-три обрывка указов, дамские шпильки, даже монеты с орлами о двух головах. Но больше всего травы, высохшей, как мозг идиота. Слышишь, ломают тротуары... Город гримасничает от боли и чихает от пыли. Будьте здоровы! *** Существование измерить можно годами, днями и тысячными долями секунды. ...комар раскинул крылья и висит - Мафусаил бессмертный, комар поет, но монотонный гимн преодолеть пространство-время сумеет так нескоро. Ты, словно в воск, закатан в этот миг. Он мягок и податлив. что же - вырвись! *** ...И когда расплываться начнет грибовидно-багровое пламя, отпылавши, как факел Нерона, в безумной руке, и исчезнет оранжево-черный туман над полями, словно маки, посеявши тысячи тысяч рентген, когда вал этот огненный к краю земному подкатит, все земное губя, все живое навек истребляя, ржавый робот проснется, и скажет железный лунатик: - О, создатель, прости, но ты был недостоин себя. ПАМЯТИ МОЕЙ МАТЕРИ Последний миг, миг твоего ухода вечерняя зарница освещает как отблеск, пронесенный через годы душевной красоты, которую невзгоды в горниле горестей страстями очищают. ПУТЬ НА ГOЛГОФУ Поэт, пред твореньем твоим готов я смиренно склониться, Мы тоже творим!.. Но творим, не ведая что. И сторицей Всевышний за то воздает: народ на народ восстае *** Сегодня грустный день. мне кажется, что мы всего лишь ипостась растений. Притом не лучшая. И светлые умы не в силах нас освободить от тьмы - чем ярче день, тем глубже тени. Условность и привычка лепят нас, а мы не замечаем произвола. И в счастье человек - калиф на час: Чуть вспыхнул, просиял, но... вздрогнул и погас. И мимо, мимо озаренных глаз летит, "как пух от уст Эола". ЛУННЫЙ СОНЕТ До ночи не удерживай меня, Я заклинаю, как Уилки Коллинз: опасен лунный свет, как западня, безумие на тропах звездных воинств. Вглядись: при беспристрастном свете дня во мне изъянов больше, чем достоинств. Но все ж прошу, не отвергай меня - был Байрон хром, и одноглаз Камоэнс. Ах, годы, годы... их пересчитать, пока ты ждешь ответа, не посмею, но если я во сне умел летать, то рухнуть с пробуждением сумею. Грешны мои желанья и чисты - пусть Бог простит, и не осудишь ты.