|
||||||||||||||||
АЛЛА ШАРАПОВА
Шарапова Алла Всеволодовна, окончила факультет журналистики МГУ. В студенческие годы посещала литературные студии «Луч» (Игоря Волгина) и «СПЕКТР» (Ефима Друца). Долгое время занималась стихотворным переводом. Алла Всеволодовна Шарапова- поэт, профессиональный переводчик. Среди переводов "Пер Гюнт". Много скандинавских поэтов.Поэты ВСЕХ стран. Среди них: Чосер, Сидни, Блейк, Шелли, Киплинг, Ибсен, Гамсун, Галчинский, Рубен Дарио, Милош, Уолкот. Собственные стихи – в периодике и отдельной книгой («Среди ветвей»). Cтраницы Аллы Шараповой на Cтихи.ру: http://www.stihi.ru/avtor/allarash БЕЗВЕРИЕ Когда усталый мозг уходит в нервы И мысль сгорает в пламени души, Безверие – оно приходит первым. Безвременье до нежеланья жить. Тяжелый холод стискивает тело, Как панцирь из нетающего льда, И кажется, что начатое дело Не будет завершенным никогда. Наш окоем заставили тесноты – Разбега мало для добра и зла, И окрыленность в шестигранник соты Заточена, как зимняя пчела. Лишь только смысл полуистлевшей книги Нам возвращает радость бытия: Побоища былин, балов интриги И некто, о себе посмевший: - я. Но и тогда безверие в улыбке Воскреснет на губах. Процедишь:»Так…» - И на полях начертишь знак ошибки, Найдя в конце у века твердый знак. СИДЯ НА ПОДОКОННИКЕ Много ль надо мне? Я ведь маленькая. Отчего меня гонят прочь? Может, чертова, может, маменькина, Но ведь все же я чья-то дочь… И, наверно, назло нотариусам, Подписавшим мне целый свет, Я на кромке окна состариваюсь И других территорий нет. В комнатухах, где лампы-виселицы И надгробные потолки, Где красивый чахнет от сифилиса, Некрасивая – от тоски, - Там философ, что бредил ангелами, Скажет мне, покосясь на свет: «Где бессилен закон Евангелия, Вам, живой еще, места нет!» Что ж! Порода моя не редкостная! Не таиться же от людей! Окрестите меня окрестностями И бескрайностью площадей! Уведи меня, путешественница, В заоконную сей страны! «Извините, - скажет, - предшественница, Людям мертвые не нужны». Вот и жизнь – не сойтись с покойниками, Без меня и живые пьют. И разрезан мир подоконниками На свободу и на уют. *** Друг надежный, а матрос неважный: Ломкий голос и неловкий стан. Вам по лужам с лодочкой бумажной Бегать бы! – смеялся капитан. Сам не свой на камбузе и в трюме, Вечно щетка валится из рук, Вечно предан он какой-то думе… Правда лишь одно – надежный друг. Но, быть может, в песнях или книгах Наши дети будут влюблены Не в пирата с бешеного брига, А в таких вот, пасынков войны, В эту угловатую недужность, В неуменье драться за свое, В эту нежность, книжность и ненужность Для страстей, для моря, для нее – Глупенькой, чьи гордость и кокетство В боль и бедность канули давно. В душах передержанное детство Валит с ног, как старое вино. СЕКСТИНА МАРИИ 1 Вернись домой. Ты не обрящешь Бога Под небесами городов земных, Где голос страсти на века затих, Где о любви написано немного, Где у поэтов есть одна дорога – Любить себя и драться за других. 2 Тебе вовек не полюбить других Грешней и безнадежнее, чем Бога. Так почему легла твоя дорога В переплетенье улочек земных, Где ветер заблудился и затих? Зачем ты любишь многих и немного? 3 С такой любовью проживешь немного. Я видела тебя среди других Подруг-богоискательниц земных, По воле Бога не обретших Бога: Истомлено их сердце, голос тих, Глаза больны и неясна дорога. 4 Вернись домой! Здесь не твоя дорога. Смотри сюда. Ты власть. Ты можешь много. Ночной Бедлам перед тобой затих. Ты рождена преобразить других. Не покидай людей во имя Бога – Молю тебя устами всех земных! 5 Когда в соборы городов земных Ее выводит темная дорога, Она чуть слышно молит сына-Бога: «Мой бедный друг! На свете женщин много, Но выбери меня среди других!» Умолкли певчие. Орган затих. 6 В часы, когда вечерний гул затих, На перекрестках городов земных Ее легко узнать среди других: Она бедна, она страдала много. Струится в ночь размытая дорога. И ни любви, ни истины, ни Бога. ЖДУЩАЯ Через кольцо продергивая локон И путая в сознанье времена, Ты ждешь его. И нет на свете окон, Горящих дольше твоего окна. Спят корабли у маленькой Итаки И маяки укачивает бриз. Плывут года. Уже гремят атаки На островах, где не бывал Улисс. У стен Мадрида, у развалин трои И в желтых руслах пересохших рек Под белым солнцем тихо спят герои – Им тоже снится твой спокойный смех. И те, кого в объятья принял воздух, - Они сгорят в заоблачном огне, И упадут, и превратятся в звезды, И нежно вспыхнут у тебя в окне, И озарят рассыпанные пряди, И пряжи недопряденную прядь, И город, отразившийся во взгляде, И гордый мир, в котором надо ждать. *** Дурак! Он мог бы жить тысячелетье. Но в двадцать лет нас требует семья. О чем он думал, выбирая третье Сверх творчества и просто бытия? Потом не купят. Продавайся сразу. Но раненого сердца не продашь. И он стонал, оттачивая фразу, Чужую боль цеплял на карандаш. И до рассвета корчился под душем, Покуда глаз не заливала тьма, Отскабливая проданную душу От накипи заемного ума. В какой-то миг он был велик и страстен Под гнетом книг. Но этот бунт чужой Кончался сном. И снова не был властен Заемный ум над проданной душой. И лишь в конце, у самой страшной грани, Когда на будущность надежды нет, Приплыл с волной последнего дыханья В семнадцать лет придуманный сюжет. Он сел писать. Но лоб его бессильный Спустился на торец карандаша. И реяла над стелой намогильной Его освобожденная душа. ДОЛГАЯ КОМАНДИРОВКА Минуту постоял и отбыл скорый, Не подарив мне твоего лица. И цвел, и цвел на пустыре цикорий – Ему, как детству, не было конца. Его соцветья, как чужие дети, Лепились к неказистому стеблю. И я была одна на белом свете С моим на ветер брошенным «люблю!» Я к ужину пришла. Мне чай был горек. Я уронила голову на стол. Под мышкой ртуть забросило за сорок, Как паровозик за запретный столб. И снилось мне, что я куда-то еду К чужим невзгодам и чужой войне, И стол накрыт, и празднуют победу В какой-то чужедальной стороне. И стынет у ворот комендатуры Суровый зарубежный часовой… Но перед ним танцуют наши куры, И взгляд, и голос у него как твой. Дед говорил мне: «Не суди нас строго. Вдовцы дочуркам меньше, чем отцы. Да и не нами выбрана дорога, А век бросает в разные концы». Я целый месяц провалялась в кори, Покуда по обочинам дорог Не облетел звезда моя цикорий, Дорожный знак, сиротский огонек. Как пальчики в чернилах, встали астры. Не вылечилась я и к сентябрю. Надменные, как дети высшей касты, Друзья несли в руках по букварю. Я плакала, что этот дар бесценный, Сей первый день, отобран у меня. Цикориевый свет люминесцентный Крахмальная глотала простыня. Звенел звонок, и откликались эхом На станции чужие поезда, А ты не ехал, ты ко мне не ехал, Как будто мы расстались навсегда. *** Я любила тебя с каждым днем все сильней, Но мне воля была дорога, И когда ты сказал: «Стань рабою моей!» - Я отвергла тебя, как врага. Я могла бы весь мир обойти за тобой, Но завистлива жизнь и груба, И за то, что твоей я не стала рабой, Всему миру теперь я раба. Буду мучить, ласкать, пеленать, хоронить Не своих, не своих, не своих… А какие могли меня сны осенить На коленях высоких твоих! НА КРАЮ СЕЛА Здесь, на краю села большого, Среди кудахтанья и лая, Вся жизнь прошла – от Николая Романова до Горбачева Чернобыльского. Дед Степаныч В сад выйдет, с чаепитья потный, Позакрывает ставни на ночь, В курятник дверь задвинет плотно. Арина, хлопоча у печки, Пельмени обваляет в мучке И прядок белые колечки Запрячет под косынку ручкой. За стенкой спит народ куриный, С насеста свесясь головою, И вот старик перед Ариной Встает, как лист перед травою. = Что, девочка моя, ведь было! Любила ты меня. = Не хвастай! Совсем я не тебя любила – Одну твою гармонь, глазастый. На грядки, на кустарник колкий Закат пылает кумачово. Напрасно дед заводит толки Про выборы, про Горбачева. Наш век неладен, день был труден, А главное, что лета долги. И сон старушки беспробуден Под плески ласковые Волги. А дед заносит в дом корзину С пупырчатыми огурцами И долго смотрит на Арину, Дробя свой рафинад щипцами. *** Белой стаей, станом лебединым Пролетела за весной весна. Кто-то клялся Аннам и Маринам, Что еще наступят времена. Кто-то клялся мрамором лицейским, Острыми чертами Казанов, Кто-то клялся вдовам офицерским, Что еще на свете есть любовь. Кто-то верил. Кто-то, кто-то, кто-то… Все кипело, не прочесть имен. Под прикрытьем уходили роты В мареве пороховых знамен. Отступленья. Но и в этом шквале Где-то голосили петухи. Мальчики по почте отправляли Злые неумелые стихи. Все равно – Маринам или Аннам… Падали в огонь, сжимая грудь… Белой стаей, лебединым станом Улетело, скрылось, не вернуть. РУССКИЕ НА ДОРОГЕ В ПЕРСИЮ Не вспоминай, товарищ, про Непрядву. Теперь мы сами на Восток пошли. Пусть лучше нам Ермолов скажет правду: Жадны мы стали до чужой земли. Что нам они, с жестоким их покоем? Какого беса на рожон идем? Не оттого ли тешимся разбоем, Что бесприютен стал родимый дом? На пестрых тронах шахматные ханы, Зулейма, крошкой взятая в сераль… Пожалуй, и прелестны эти страны, Да воля не своя, mon general! Таким ли сильным гибнуть за неправду? О Господи, в нас честь еще сильна: Мы знаем, что у нас была Непрядва, Мы помним, что была Березина. А ты, видать, от нас устала, Русь – Князья, стрелки, философы, безверцы… Давно мальчишек не гоняла в персы!.. Я не конца – бесчестия боюсь! Но если госпожа – печатай клейма, Клейми боготворившего раба! Пали мне сердце, зной. Танцуй, Зулейма. Иди навстречу, смерть. Вершись, судьба. ЗАПУТАННАЯ ЛЫЖНЯ Уже по которому кругу лыжня К заброшенной стройке выводит меня! Замазано мелом в бараке окно – Там плотники режутся в двадцать одно: Набычили шеи, не смотрят в глаза И злятся, что туз не привозит туза. Лыжня, ты меня не туда завела: В том доме пять лет я хозяйкой была. Там скатерть светлела на круглом столе, Там лапник душистый стоял в хрустале, Там медленный вальс разбирали с листа, Там имя Господне шептали уста… Откупорим банку, разгоним тоску! Неплохо бы морду набить вожаку. Когда б не его арлекинская спесь, Мы пятые сутки не кисли бы здесь. Небось у него и светло и тепло! На елку повесил бы это трепло… Эй, плотники, чтоб вам опять перебор – Чего вы всю ночь городили забор? Зачем вам потерянный этот барак? Не нужен мне ваш непутевый вожак… Кончайте, ребята, дрянную игру! Я вымою дом, я гостей соберу, Я руку просуну в прохладный буфет, В шуршащий пакет шоколадных конфет, Поставлю графин с ароматным вином… Но высветлил месяц лыжню за окном, И красная, голая чья-то рука Мне сделала знак – знать, рука вожака. А впрочем, я с вами сыграю сама, А то уже поздно, и звездно, и тьма. Он только вожак, он не друг и не враг, А может быть, просто какой-то дурак – Пришел, нашумел и разрушил уют, Который другие трудом создают. Мне тоже на этой стезе тяжело, Я тоже любила уют и тепло, - Но всех нас куда-то ведут вожаки: Как ломкие линии детской руки, Проложены ими лыжни на снегу. Я в них ничего изменить не могу. КОРОЛЕВЫ Вот эти были королевами, С пеленок правили державами, Вождями восторгались «левыми» - Ведь скучно же с вождями «правыми». И много было в них веселого, И были письма их наивными, Потом с их плеч сымали головы С кудрями и очами дивными. Допрашивали их любовников, Огнем пытали их советников. И лишь молитва у церковников Осталась, да молва у сплетников. ВОРОНЕЖСКАЯ НОЧЬ В граде Воронеже с кошкой-зимой Всласть мы хворали разлукой-чумой. Я все гадала: возврат, невозврат… Кошка-зима повторяла: навряд. Знала же я, что в конце декабря Мне отдадут твою тень лагеря. Не говори: нехорош, неодет – Я научилась сквозь тело глядеть. Тень водокачки пусть смоет с ресниц Сажу пожаров и пыль колесниц. Я и сама уже на волоске – Хилая тень на приречном песке. Вся набегу, на кругу, на моту – Милостив Бог, что послал хромоту, Я б измотала себя и сожгла… Помнишь, как ты подарил мне щегла? Черного с желтым, как месяц в смоле? Не было птицы мне, этой милей, Но отпустила, чтоб смерть в ней избыть, Чтобы нам вечно друг друга любить! Скажут: свобода его без креста И не от мира его красота. Он же щегол, не напомнит орла – Все-таки царская дочь я была. Кто меня вклеит в парадный альбом С нищим горбом и с простреленным лбом?.. Правда – щегол. Но какой был щегол! Пушкинский был ему впору глагол. И в удалую словесную даль Выдал ему подорожную Даль. За многодонную флейту твою Я проворонила место в раю. Кошка-зима увела тебя в ночь За хромоножку, за царскую дочь. Только с небес долетал сюда свист: Умер вчера окаянный флейтист! Только волчиха провыла чуть свет: Умер вчера неизвестный поэт! ________________________________ |
||||||||||||||||
